…В феврале 1920 года в Одессе установилась советская власть. Белые оставили после себя опустошенный город, где не было ни еды, ни дров, ни денег. В Одессе также еще не было ни учреждений, ни газет, ни базаров… Чтобы не погибнуть от голода и холода необходимо было что-нибудь придумывать… Как раз в то время в Одессе жил Илья Ильф; он еще не был писателем, а работал электромонтером. С высоты своей стремянки он видел много интересного, наблюдал одесских плутов, черты которых затем вобрал в себя знаменитый Остап Бендер. А в портовом городе тогда без плутовства было никак нельзя. Даже самые добропорядочные и благовоспитанные граждане начинали верить в древний закон барахолки: “Если хочешь что кушать, то сумей загнать на Толчке рукава от жилетки”. Плутовство вползло и в среду литераторов и журналистов. Об “афере” четырех работников пера, предпринятой ими, чтобы хоть как-то прокормиться, рассказывает Константин Паустовский. “Четыре мушкетера” шли по утренней Одессе и наткнулись на грузовик, перевозивший хозяйство “рядового советского учреждения” — “Опродкомгуба” (“Особого продовольственного губернского комитета”). Красноармейцы вносили имущество в благородное классического вида одесское здание. И вот тогда…

…Тогда Торелли изложил свою “идею”, свой план, показавшийся нам одновременно и невероятно опасным и неслыханно глупым.

— Послушайте, — сказал он, — вы же знаете, что такое учреждение? Или вы не знаете? И вы тоже знаете, что ни одно уважающее себя учреждение не может жить, если оно не издает какой-нибудь информационный листок или бюллетень про свою работу? Или, худо-бедно, не имеет собственного информационного отдела? Вы это знаете? Очень хорошо! А вы не подумали, что для этого отдела нужны газетчики? Особенно репортеры. И знаете ли вы, что если нет информационного отдела, то начальник учреждения, будь он хоть сам мистер Форд, начнет барахтаться в делах, как цыпленок в луже? Мы откроем в Опродкомгубе информационный отдел. Мы напечатаем на ротаторе роскошный бюллетень о прибытии в Одессу для раздачи нетерпеливому населению трех бочек выдержанной камсы из Очакова и вагона кукурузы и моченых помидоров из Тирасполя. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что в Одессе начнется жизнь! — крикнул Торелли. — Жизнь!

<…> Торелли пошел вперед, а мы неуверенно пошли следом за ним. К счастью, никто не обратил на нас внимания, и мы наконец попали в пустой и пыльный коридор на втором этаже…

— Пожалуй, лучше всего будет здесь, — сказал Торелли и толкнул первую же дверь. Она открылась и мы вошли в пустую комнату. В ней не было ничего, кроме валявшихся на полу справок о прививке оспы и плаката с надписью: “Борись с трихинозом свиней!”

Торелли поднял плакат, достал из кармана синий карандаш, перевернул плакат чистой стороной, положил на подоконник и написал на нем витиеватым писарским почерком: “Информационный отдел”…

Торелли достал из кармана брюк бумажный пакетик с несколькими кнопками, вышел в коридор и приколол плакат к двери <…>

— Мы самозванцы, — опять сказал Яша мрачным голосом. — Нас разоблачат в три счета. Лучше, пока не поздно, уйти.

Тогда возмутился Торелли.

— Это мне страшно нравится! — воскликнул он. — Браво и бис! Не смешите меня. Где вы видите самозванцев? Разве мы не будем честно работать? Если мы нашли подходящее место для приложения интеллигентских сил, так это простой здравый смысл, и только!

<…>

Дверь снова распахнулась, и в комнату вошел хилый молодой человек в пальто, перешитом из солдатской шинели, и в линялой студенческой фуражке. Он близоруко приглядывался к нам сквозь толстые стекла очков.

Это был начальник Опродкомгуба, бывший студент-юрист Харьковского университета, товарищ Агин.

За ним вошла его свита. Она состояла из здоровых парней в плотных гимнастерках и скрипучих кожаных портупеях…

Агин был тих, но непоколебим, и потому кипящие багроволицые толпы тайных и явных спекулянтов, равно как и раскаленные их мечты о баснословной наживе, стихали, как волны, у дверей его кабинета.

— Оказывается, у нас есть даже информационный отдел! — сказал Агин, пожевал губами и усмехнулся <…>

К вечеру отдел приобрел вид настоящей редакции… Жизнь снова казалась прекрасной, а теплый хлеб из соседней временной пекарни, подгорелый и пахнущий хмелем, — необыкновенно вкусным. Я никогда еще не ел такого душистого хлеба с такой хрустящей корочкой.

Всё обошлось, но все же на душе у Яши и у меня было неспокойно. Однажды ночью Яша, ворочаясь на жесткой, без тюфяка, койке, сказал мне:

— Вы там как хотите, а я завтра пойду к Агину и расскажу про все это безобразие. Про то, как мы попали в Опродкомгуб.

— Ну что ж, пойдемте.

Наутро мы пришли к Агину…

Агин вежливо выслушал нас, откинувшись на спинку кресла, и, кивая головой, тихо засмеялся.

— Я ждал этой исповеди, — сказал он, — но, признаться, несколько позже. Я все знаю. Нельзя сказать, чтобы я был восхищен вашей выдумкой, — она лежит слишком близко от криминала. Но поскольку это изобрели не вы, а тот маленький человек с плохой итальянской фамилией, то на вас нет особой вины. А я был бы никуда не годным руководителем, если бы не догадался, что здесь дело, несомненно, подмоченное… Самое удивительное, что этот самозваный отдел действительно оказался нужным. Отсутствие его было бы явным ущербом. За что и примите мою благодарность.

Константин ПАУСТОВСКИЙ.

Из повести “Время больших ожиданий”

Версия для печати

Наверх